Друзья познаются в огне [litres] - Леонид Андреевич Андреев

зависело, то болезней бы вообще не существовало. Всего доброго, мадам.

И, поклонившись, доктор отправился по своим делам.

Целыми днями Мишель пропадала в специально отведённой палате, где в состоянии комы находился Николай Петрович. Положение его было таковым, что он то приходил в себя на короткое время, то вновь погружался в небытие. Когда возникали эти короткие островки просветления, Николай Петрович узнавал свою жену и очень радовался, что она рядом. Мишель тоже несказуемо была рада, когда муж возвращался к жизни. Впереди предстояла операция на сердце.

Прошло несколько дней. После удачно проведённой операции к Мишель подошёл хирург и, отведя взволнованную женщину в сторону, успокоительно произнёс:

— Всё страшное осталось позади, но момент реабилитации не менее важен. И вам, дорогая Мишель, ещё предстоит немало волнений и трудностей, тем не менее это преодолимо. Я вот что вам ещё хотел сказать.

Доктор сделал паузу, затем произнёс:

— Во время операции, да, собственно, и до неё, ваш муж очень часто по-русски произносил одни и те же слова. Я их запомнил.

И хирург с большим акцентом проговорил:

— Мариночка, дочка моя, не покидай меня. Я тебя очень люблю.

Затем он вновь сделал паузу и произнёс:

— Я это, собственно, к чему говорю. Дело в том, что когда он это говорит, то все его показатели улучшаются, что наглядно наблюдается по приборам. Вот, пожалуй, и всё, мадам. И последнее — можете немного отдохнуть, так как после сложной операции несколько дней его никто не должен беспокоить, кроме обслуживающего медперсонала.

И, как всегда, вежливо раскланявшись, доктор покинул графиню Мишель Детреньяк, доброжелательно попрощавшись:

— Простите, мадам, но я вынужден покинуть вас. Дела. Всего самого наилучшего, мадам.

Мишель продолжала стоять на месте, опустив голову, забыв даже поблагодарить доктора. Затем она очень тяжело вздохнула и скорбно произнесла:

— Прости, Коленька, свою непутёвую бабу. Прости, родной. Я обязательно привезу тебе нашу дочку Мариночку, чего бы мне это ни стоило.

На глазах у женщины появились слёзы:

— Только не умирай, пожалуйста.

В этот момент льдинку в её сердце растопила любовь. Потому что всегда побеждает любовь. Любовь к человеку, любовь к жизни.

Глава 14

Пётр очнулся только к утру следующего дня. Всё его тело ныло и болело. Он лежал на полу, на каких-то грязных подстилках. Вокруг него суетилась женщина с помятым лицом. Она дымила сигаретой, которая была то ли приклеена к нижней губе, то ли прибита гвоздём. Потому что не вываливалась изо рта, что бы она ни говорила.

— Ну что, милок, пришёл-таки в себя. Не зря тётя Люба когда-то была фельдшером, не зря, — заулыбалась бывший медработник, обильно посыпая Петра пеплом. — Смотрите, братцы, всё ж я его выходила. Ожил-таки, солдатик.

Над Петром, как в кошмарном сне, склонились несколько омерзительных бомжатских рож. Все они улыбались и хвалили Любку-фельдшерицу.

Пётр подвигал конечностями, они слушались, но было очень больно. К полудню немного полегчало. Молодой и закалённый организм делал своё дело.

К Петру подошёл бывший священнослужитель — поп-расстрига, невесть каким образом свалившийся на социальное дно. Он присел к изголовью избитого капитана прямо на грязный пол.

— Ну что, отрок, расплачиваешься за свои грехи мирские? Терпи, сынок. Бог терпел и нам велел.

— Что вы такое говорите? — распухшими губами прошептал Пётр. — Какие грехи, какой бог? Что вы плетёте? Меня элементарно избили какие-то подонки, якобы за то, что я собирал дань с их поделённой бандитской территории.

— Возможно, и так, сын мой. Однако никогда не отрекайся от деяний, совершённых тобою не во благо господа. Вспомни, всё ли правильно ты делал в жизни сей, и покайся, коли грешен. Чем очистишь свою душу перед всемилостивым господом нашим.

Пётр отвернулся от назойливого попа, от которого за версту несло вином. Тот ещё немного побухтел, затем прочитал над Петром молитву и, успокоенный совершённым благодеянием, удалился восвояси.

Навязанная бывшим священнослужителем мысль о греховности постепенно завладела Петром. И он задумался:

«А действительно, столь ли я безгрешен? Взять хотя бы павших ребят из моего подразделения, там, в Афганистане. Чем бы я ни оправдывался, всё равно перед собой и богом я виновен в их гибели. И, видно, нести мне этот тяжкий крест по жизни до самой смерти и, возможно, даже в аду. Если бы я тогда остался с ними убитым на поле боя, то это было бы честно и по совести, а священный долг до конца выполненным. А теперь они будут вечно взирать на меня с небес с немым укором. Стало быть, прав поп, грешен я. Ох, как грешен. И сколько бы я ни каялся, не искупить мне этой вины. И, видно, поделом на меня сыплются все беды во искупление тяжких грехов».

К вечеру в бомжатскую обитель завернул младший сержант милиции Пронькин.

— Так, и где тут избитый инвалид? — строго произнёс младший сержант. — Где вы его прячете от правосудия, а?

Подойдя к Петру, он присел на корточки и, сморщившись от всепроникающего туалетного запаха, произнёс:

— Ты, что ли? Вижу тебя в первый раз. Красавец.

— Он герой войны, — тихо произнёс Артём. — Ему нужна незамедлительная помощь, желательно в госпитале.

Милиционер смерил Артёма презрительным взглядом и, склонившись над Петром, спросил:

— Какой войны?

Пётр еле слышно прошептал:

— Афганской.

— Да что ты? — саркастически воскликнул младший сержант. — А я думал русско-японской или Куликовской битвы. Ладно, а где твои документы, герой?

Пётр, еле шевеля, показал рукой на карман. Милиционер, не церемонясь, обыскал у Петра все карманы. Ничего не найдя, он выпалил:

— Значит, говорите, в госпиталь его, да? А может, сразу в ЦКБ или на курорт? Да по этому авантюристу психушка плачет. Герой, голова с дырой. Как говорит наш начальник, «в Москве человек без документов — не человек, а потенциальный нарушитель». Откуда будешь, герой?

— Из Воронежа.

— О, и я год как оттуда. Что-то я не встречал там таких уродов.

— Я тоже не встречал там таких уродов, как ты, — с трудом произнёс Пётр.

Покраснев, младший сержант схватился за дубинку, но тут же опомнился.

— Ах ты, бомжатина поганая! Я ему фельдшерицу хотел прислать, а он оскорблять надумал, сволочь.

Оскорблённый сержант распрямился в полный рост и, уже обращаясь к притихшим бомжам, заорал на них:

— Завтра же вышвырнут всю вашу шоблу-воблу отсюда. Завоняли тут всё.

И, заткнув рот рукой, он выскочил из подсобки.

— Как же, вышвырнешь, а с кого мзду будешь брать? — вслед ему бросил бывший адвокат.

Пётр понимал, что без документов, которые у него отобрали при избиении, он действительно ничто. И в